уме у всех только одно: мы должны были догадаться. Должны были что-то предпринять. Возможно, тогда Кару удалось бы спасти.
Парни притихли и с удвоенной силой налегают на дешевое пиво, купленное по поддельным удостоверениям. На первых порах они прячут руки в карманы и сторонятся сокурсниц, словно ощущая в их непринужденной солидарности и переплетенных пальцах всю историю женских страданий, все искусство скорби, отточенное многими поколениями.
Девочкам претит наряжаться. Претит краситься. Они не моют голову, не бреют ноги, забытые линзы плавают в растворе. Вместо линз надеваются очки. Парни с удивлением выясняют, что очки носят больше половины сокурсниц.
Бедная ее мама, повторяют девочки, прижимая колени к груди, точно горе сделало их еще моложе. Они представляют собственных матерей. Представляют, как раздается звонок на их собственных кухнях в других штатах: Аризоне, Небраске, Иллинойсе. «В голове не укладывается, — перешептываются девочки. — Просто не укладывается в голове!»
Похороны состоятся в Канзасе. Слишком далеко, не наездишься.
— Надо как-то поддержать ее родителей, — предлагает одна из девочек. Родители приедут завтра забрать вещи Кары. — Давайте купим цветы.
Остальные с готовностью соглашаются. Все испытывают острое желание проявить благородство. Появляется запал. Вот она, жизнь, самая суть, без прикрас, разобранная по косточкам.
Девочки останавливают выбор на двух десятках белых лилий. К букету каждая добавит карточку с соболезнованиями.
Больше ничего толкового на ум не приходит, однако тяга к действию не ослабевает.
Всех вдруг охватывает новый порыв великодушия. Какими мелкими, пустыми кажутся теперь прежние заботы. Ссоры забыты, обиды прощены, две подружки мирятся по телефону с бывшими парнями — своей школьной любовью, которую, как они до сегодняшнего дня думали, уже переросли.
Но даже на этом девочки не успокаиваются. Им хочется сделать еще что-нибудь полезное.
Когда в коридоре появляется Мэй — руки сложены на груди, голова опущена, черные волосы заплетены в косу, — однокурсницы впервые замечают ее по-настоящему. Она не должна корить себя, соглашаются все. Никто не помнит, как зовут эту китаянку или японку, делившую комнату с Карой. Она никак не могла знать, что Кара нуждается в помощи.
— Надо сказать, что ее вины тут нет, — шепчет кто-то из девчонок. — Пусть не терзается.
Однако никто не трогается с места.
— Она вообще говорит по-английски? — спрашивает одна.
— Конечно. Она вроде местная, — отвечает другая.
Из соседней комнаты доносится аромат попкорна, разогретого в микроволновке. Занятия решено пропустить.
Днем приносят корзину с лилиями — она куда меньше, чем рассчитывали девочки. Напрасно они надеялись выразить цветами то сокровенное, для чего не смогли подобрать слов.
У родителей Кары бледные и осунувшиеся лица. На матери серый свитер, внешне она копия Кары, разнится лишь кожа. Отец — бородатый, во фланелевой рубашке. Наверное, лет тридцать назад он ничем не отличался от здешних парней — сунув руки в карманы, точно так же топтался бы на пороге, не догадываясь о том, что ждет впереди.
Родители медленно собирают вещи. При виде осиротевших супругов девочки робеют и прячутся по комнатам из страха ляпнуть какую-нибудь глупость. Гробовую тишину на этаже нарушает лишь треск отрываемой клейкой ленты, звяканье пустых вешалок и тихий шелест платьев, укладываемых в коробки.
Наблюдая издалека за скорбной четой, девочки скоропалительно принимают возрастные признаки — глубокие морщины на лбу у отца, темные круги под глазами у матери — за проявление горя. Возможно,
Парни притихли и с удвоенной силой налегают на дешевое пиво, купленное по поддельным удостоверениям. На первых порах они прячут руки в карманы и сторонятся сокурсниц, словно ощущая в их непринужденной солидарности и переплетенных пальцах всю историю женских страданий, все искусство скорби, отточенное многими поколениями.
Девочкам претит наряжаться. Претит краситься. Они не моют голову, не бреют ноги, забытые линзы плавают в растворе. Вместо линз надеваются очки. Парни с удивлением выясняют, что очки носят больше половины сокурсниц.
Бедная ее мама, повторяют девочки, прижимая колени к груди, точно горе сделало их еще моложе. Они представляют собственных матерей. Представляют, как раздается звонок на их собственных кухнях в других штатах: Аризоне, Небраске, Иллинойсе. «В голове не укладывается, — перешептываются девочки. — Просто не укладывается в голове!»
Похороны состоятся в Канзасе. Слишком далеко, не наездишься.
— Надо как-то поддержать ее родителей, — предлагает одна из девочек. Родители приедут завтра забрать вещи Кары. — Давайте купим цветы.
Остальные с готовностью соглашаются. Все испытывают острое желание проявить благородство. Появляется запал. Вот она, жизнь, самая суть, без прикрас, разобранная по косточкам.
Девочки останавливают выбор на двух десятках белых лилий. К букету каждая добавит карточку с соболезнованиями.
Больше ничего толкового на ум не приходит, однако тяга к действию не ослабевает.
Всех вдруг охватывает новый порыв великодушия. Какими мелкими, пустыми кажутся теперь прежние заботы. Ссоры забыты, обиды прощены, две подружки мирятся по телефону с бывшими парнями — своей школьной любовью, которую, как они до сегодняшнего дня думали, уже переросли.
Но даже на этом девочки не успокаиваются. Им хочется сделать еще что-нибудь полезное.
Когда в коридоре появляется Мэй — руки сложены на груди, голова опущена, черные волосы заплетены в косу, — однокурсницы впервые замечают ее по-настоящему. Она не должна корить себя, соглашаются все. Никто не помнит, как зовут эту китаянку или японку, делившую комнату с Карой. Она никак не могла знать, что Кара нуждается в помощи.
— Надо сказать, что ее вины тут нет, — шепчет кто-то из девчонок. — Пусть не терзается.
Однако никто не трогается с места.
— Она вообще говорит по-английски? — спрашивает одна.
— Конечно. Она вроде местная, — отвечает другая.
Из соседней комнаты доносится аромат попкорна, разогретого в микроволновке. Занятия решено пропустить.
Днем приносят корзину с лилиями — она куда меньше, чем рассчитывали девочки. Напрасно они надеялись выразить цветами то сокровенное, для чего не смогли подобрать слов.
У родителей Кары бледные и осунувшиеся лица. На матери серый свитер, внешне она копия Кары, разнится лишь кожа. Отец — бородатый, во фланелевой рубашке. Наверное, лет тридцать назад он ничем не отличался от здешних парней — сунув руки в карманы, точно так же топтался бы на пороге, не догадываясь о том, что ждет впереди.
Родители медленно собирают вещи. При виде осиротевших супругов девочки робеют и прячутся по комнатам из страха ляпнуть какую-нибудь глупость. Гробовую тишину на этаже нарушает лишь треск отрываемой клейкой ленты, звяканье пустых вешалок и тихий шелест платьев, укладываемых в коробки.
Наблюдая издалека за скорбной четой, девочки скоропалительно принимают возрастные признаки — глубокие морщины на лбу у отца, темные круги под глазами у матери — за проявление горя. Возможно,