I
А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули – Бог их прости!
—
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались
они
Делом.
Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом
часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом; прочие, в рассеянности, сидели перед своими приборами. Но
шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие.
– Что ты сделал, Сурин? – спросил
хозяин.
– Проиграл, по обыкновению. – Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда
не горячусь, ничем меня с толку не собьёшь, а всё проигрываюсь!
– И ты не разу не соблазнился? ни разу не
поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна.
– А каков Германн! – сказал один из гостей,
указывая на молодого инженера, – отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов
сидит с нами и смотрит на нашу игру!
– Игра занимает меня сильно, – сказал Германн, – но я
не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее.
– Германн немец: он расчетлив, вот и
всё! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так это моя бабушка графиня Анна
Федотовна.
– Как? что? – закричали гости.
– Не могу постигнуть, – продолжал
Томский, – каким образом бабушка моя не понтирует!
– Да что ж тут удивительного, – сказал
Нарумов, – что осьмидесятилетняя старуха не понтирует?
– Так вы ничего про неё не
знаете?
– Нет! право, ничего!
– О, так послушайте:
Надобно знать, что бабушка моя, лет
шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтобы увидеть la Venus moscovite; Ришелье
за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от её жестокости.
В то время дамы играли в фараон.
Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много. Приехав домой, бабушка, отлепливая мушки с
лица и отвязывая фижмы, объявила дедушке о своем проигрыше и приказала заплатить.
Покойный дедушка, сколько я помню, был
род бабушкиного дворецкого. Он её боялся, как огня; однако, услышав о таком ужасном проигрыше, он вышел из себя, принес счёты,
доказал ей, что в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и
начисто отказался от платежа. Бабушка дала ему пощечину и легла спать одна, в знак своей немилости.
На другой день она
велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, но нашла его непоколебимым. В первый раз в жизни
дошла она с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь и что есть
разница между принцем и каретником. – Куда! дедушка бунтовал. Нет, да и только! Бабушка не знала, что делать.
С
нею был коротко знаком человек очень замечательный. Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много
чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за Вечного Жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая.
Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион; впрочем, Сен-Жермен, несмотря на
свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек очень любезный. Бабушка до сих пор любит его без
памяти и сердится, если говорят об нём с неуважением. Бабушка знала, что Сен-Жермен